В то далёкое лето. Повести, рассказы - Левон Восканович Адян
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Однажды, это было давно, Анаит захотела взять у родителей адрес Карена. В тот день она не работала, и, кто-то из соседей, она сейчас не помнит, кто, сказал, что отец Карена плохо себя чувствует, ночью у него был сердечный приступ, из райцентра вызвали скорую помощь. Схватила «Волокардин» и «Валидол» и побежала к ним домой. Думала, заодно, возьмет адрес Карена. Однако, мама Карена встретила ее довольно грубо. «Ты не только Карена, ты и нашу жизнь испортила, — сказала она тогда, — потому что, не будь тебя, наш сын сейчас жил бы с нами, и его престарелые родители не были бы вынуждены перед кем-то склонять голову. Это из за тебя с его сердцем так стало, ты сделала человека больным, все по твоей вине произошло, и не смей показываться ему на глаза». Анаит стояла во дворе, пристыженная, растерянная, не зная, что сказать. Еле сдерживая себя, чтоб не разрыдаться от оскорблений, она развернулась и нерешительными шагами пошла домой. Дома никого не было. От волнения дрожали губы, но она не плакала, лишь почувствовала слабость в сердце. Подойдя к столу, она дрожащими пальцами включила старый патефон, оставшийся с военных лет, и патефон запел грустным голосом:
Завяжи на прощанье платок,
Завяжи, подари его мне…
И накрепко, как на платке узелок,
Связал нас счастливый денёк…
Не имея сил сдерживать себя дальше, она упала вниз лицом на постель и долго плакала. Как же она виновата, что они одни, что им тяжело одним в четырех стенах? Какова ее вина в этом, и неужели, ей, Анаит, легче? У самой Анаит есть немало причин, чтоб винить их, родителей Карена, как раз, в том, что они погубили его жизнь. Но зачем, почему разбередили раны? Неужели, это им даст что-нибудь? И, неужели, все дело в том, что те старые раны всегда будут свежи, до конца дней так и будет сжиматься от боли сердце Анаит, и она не сможет об этом никому рассказать, потому, что, чем глубже рана, тем тяжелее о ней говорить. Щемит сердце, словно, стог, молча, безропотно тлеет изнутри, и только стон клубится как дым. Иногда, Анаит казалось, что не выдержит, закричит от боли… Но не всегда делаешь то, что хочешь, иногда вынужден смеяться, вместо того, чтоб плакать. И не так легко кричать от боли, когда рядом с тобой твой сын и любящий тебя, добрый муж. Муж знает, что Анаит его не любит. От этой мысли он часто впадает в необузданное бешенство, пьет до сумасшедствия, (хотя спиртные напитки не переносит), и безжалостно бьет Анаит, приговоривая, что она погубила его жизнь. А утром, придя в себя, начинает слезно просить прощения. И Анаит прощает его, и не только потому, что понимает мужа, (от того, что она понимает мужа, ей легче не становится), больше всего она прощает мужа, потому, что ей ничего не остается, как простить, ведь, все равно, их жизнь останется той же мукой. Муж тоже это понимает, поэтому после работы уходит к родителям и возвращается поздно вечером, когда Анаит уже спит, (или притворяется спящей).
Увлекшись мыслями, Анаит и не заметила, как дошла до дома. Даже не заметила, как луна неслышно поднялась из-за горы и сейчас, не торопясь, карабкается вверх по небу. Она просунула руку через забор, открыла дверцу во двор, но не вошла, смотрела на горы, спящие в серебристых лучах лунного света, на дальние и ближние поля, на дороги, поднимающиеся в горы, которые идут и теряются в темных лесах. В ущелье Матурен-дзор два раза прокричала ночная птица, и вновь воцарилась тишина. Внизу полностью был виден Хндзахут, со всеми его дворами. Жестяные крыши домов, как под солнцем после дождя, ярко сверкали в свете луны.
Анаит посмотрела через темные осенние пашни на дорогу, спускающуюся в центр села, и этот самый обыкновенный и, почему-то, немного грустный, вечер снова напомнил ей те дни, когда они с Кареном учились в десятом классе. По этой дороге каждый день вместе шли в школу и возвращались обратно. Туда спешили, а обратно шли не спеша, иногда сворачивали у моста, спускались в ущелье и шли против течения безымянной речки, (это было во время выпускных экзаменов), а над их головами, на деревьях пели, словно приветствуя их, соловьи. Анаит вспомнила эти пролетевшие дни, вздохнула, и, отворяя дверцу, вошла во двор. Свет в доме не горел, муж опять пошел к родным, или еще не вернулся с работы, а сын, Араик, второй день находился у матери Анаит… Прохладные отношения, бытующие в семье, вероятно. тяготили сына, и он предпочитал оставаться у бабушки, там ему было хорошо. Анаит своим ключом открыла дверь, зажгла свет и несколько секунд, не спеша, оглядывала комнату, будто видела впервые. Она была похожа на постояльца, которому хозяева показывают жилище, и он, стоя на пороге, решает, согласиться на это, или искать другое, лучшее жилье? Квартира обставлена не слишком дорого, но под стенкой стоит диван, покрытый красивым ковром ручной работы, на стене висит маленький фабричный коврик с художественным рисунком, на котором два оленя пьют воду. Этот коврик муж купил года три назад, он тогда получил премию за примерную и своевременную подготовку колхозного агропарка к сбору урожая. Анаит сняла пальто и накинула на спинку кресла. Потом подошла к столу, привычным движением руки поправила клеёнку на столе, взяла полный графин с водой и поставила в центр стола.
Ее взгляд упал на групповую фотографию в темно-красной рамке, висевшую на стене. Это было в конце июня, сфотографировались всем классом. Анаит медленно подошла, будто, раньше никогда не видела, и стала очень внимательно рассматривать фото. Вот она, рядом с учительницей русского языка Марией Амбарцумовной. А вот, в последнем ряду, как-то особняком, стоит Карен. У него спокойное лицо с выраженной силой воли, решительно направленное в объектив, чуть холодный взгляд. Каждый раз, глядя на это, до жестокости строгое
